Неточные совпадения
К удивлению, бригадир не только не обиделся этими словами, но, напротив того, еще ничего не видя, подарил Аленке вяземский пряник и банку помады. Увидев эти дары, Аленка как будто опешила; кричать — не кричала, а только потихоньку всхлипывала. Тогда бригадир приказал принести
свой новый мундир, надел его и
во всей красе показался Аленке. В это же время выбежала в дверь старая бригадирова экономка и начала Аленку усовещивать.
Она, казалось, также была поражена видом козака, представшего
во всей красе и силе юношеского мужества, который, казалось, и в самой неподвижности
своих членов уже обличал развязную вольность движений; ясною твердостью сверкал глаз его, смелою дугою выгнулась бархатная бровь, загорелые щеки блистали
всею яркостью девственного огня, и как шелк, лоснился молодой черный ус.
Та была прелестная, ветреная девушка; эта была красавица — женщина
во всей развившейся
красе своей.
Окна в каюте были отворены настежь, и море было пред моими глазами
во всей своей дикой
красе.
Господи! Что тут произошло! Точно дикий зверь, который до тех пор лишь изредка ворчал и шевелился в нас, вдруг сорвался с цепи и встал на дыбы,
во всей безобразной
красе своего взъерошенного загривка. Казалось,
все втайне ожидали «скандала», как естественной принадлежности и разрешения пира, и так и ринулись
все, так и подхватили… Тарелки, стаканы зазвенели, покатились, стулья опрокинулись, поднялся пронзительный крик, руки замахали по воздуху, фалды взвились, и завязалась драка!
Перед ней вдруг восстал
во весь рост
свой покойный Никита Юрьич — не тот Никита Юрьич, который доживал возле нее
свои последние годы, а тот боярин-разбойник, который загубил некогда ее
красу девичью и который до встречи с нею не знал ничего святого на свете.
И душою Пасынков не изменился. Он предстал передо мною тем же романтиком, каким я знал его. Как ни охватывал его жизненный холод, горький холод опыта, — нежный цветок, рано расцветший в сердце моего друга, уцелел
во всей своей нетронутой
красе. Даже грусти, даже задумчивости не проявлялось в нем: он по-прежнему был тих, но вечно весел душою.
Поддавшись какому-то грустному обаянию, я стоял на крыше, задумчиво следя за слабыми переливами сполоха. Ночь развернулась
во всей своей холодной и унылой
красе. На небе мигали звезды, внизу снега уходили вдаль ровною пеленой, чернела гребнем тайга, синели дальние горы. И от
всей этой молчаливой, объятой холодом картины веяло в душу снисходительною грустью, — казалось, какая-то печальная нота трепещет в воздухе: «Далеко, далеко!»
Солнце уже склонялось к западу, пышная природа Юга была
во всей красе своего вечного лета, когда в длинной платановой аллее, обвитой каменною оградой монастыря, показался игумен с юным другом
своим, Феодором; уже неоднократно изливал он долго страдавшую душу
свою в этот чистый сосуд, сосуд церковный, божий.
С детским любопытством смотрит тогда человек на раскрывающийся пред ним божий мир;
все его поражает,
все удивляет,
во всем представляется что-то дивное, таинственное, в благоговении и умилении повергается он пред непонятными для него
красами и величием мироздания и населяет
весь мир живыми образами, порождением
своего духа, стремящегося выразить себя в творческой деятельности.
А между тем Лохматов до последней нитки
все перевел на
свое имя и, как только перевел, так
во всей красе и развернулся.
«Гармония — вот жизнь; постижение прекрасного душою и сердцем — вот что лучше
всего на свете!» — повторял я его последние слова, с которыми он вышел из моей комнаты, — и с этим заснул, и спал, видя себя
во сне чуть не Апеллесом или Праксителем, перед которым
все девы и юные жены стыдливо снимали покрывала, обнажая
красы своего тела; они были обвиты плющом и гирляндами свежих цветов и держали кто на голове, кто на упругих плечах храмовые амфоры, чтобы под тяжестью их отчетливее обозначалися линии стройного стана — и
все это затем, чтобы я, величайший художник, увенчанный миртом и розой, лучше бы мог передать полотну их чаровничью прелесть.
На дворе
во всей своей холодной, нелюдимой
красе стояла тихая морозная ночь. Луна и около нее два белых пушистых облачка неподвижно, как приклеенные, висели в вышине над самым полустанком и как будто чего-то ждали. От них шел легкий прозрачный свет и нежно, точно боясь оскорбить стыдливость, касался белой земли, освещая
всё: сугробы, насыпь… Было тихо.
По моему мнению, он был только храбрый и, вероятно, в
свое время очень способный артиллерии полковник в отставке. По крайней мере таким я его зазнал в Орле, через который он «вез к государю» зараз восемь или десять (а может быть, и более) сыновей. Тогда он был
во всей красе мужественного воина, с георгиевским крестом, и поразил меня смелостию
своих намерений. Он ехал с тем, чтобы «выставить» где-то
всех своих ребят государю и сказать...
— Конечно, герцог, я держусь вами… ох! эта нога… (он наморщился и потер
свою ногу, долго не будучи в состоянии произнести слова) держусь, как старая виноградная лоза, иссыхающая от многих жатв, крепится еще около дуба
во всей красе и силе.
Схватывая опять нить происшествий, которую мы было покинули для описания Мариенбурга, просим вместе с этим читателя помнить, что в последних числах июля 1702 года замок существовал
во всей красе и силе
своей и вмещал в
своей ограде гарнизонную кирку, дом коменданта и казематы, что против острова по дуге берега пестрело множество домиков с кровлями из черепицы.